«Навеселе. Как люди хотели устроить пьянку, а построили цивилизацию» канадского востоковеда и когнитивиста Эдварда Слингерленда декларирует трезвость в оценки влияния спиртного на жизнь отдельного взятого индивида и общества в целом. Статья опубликована The Republic.

«Мозг можно обмануть, и этанол — один из самых простых способов сделать это, — пишет Слингерленд, — Хорошенько упоровшись, можно словить экстатическое переживание самозабвения и социальной общности. Об истории алкоголя и других одурманивающих веществ написано множество развлекательных книг, однако среди них пока нет ни одной, которая давала бы исчерпывающий и убедительный ответ на фундаментальный вопрос: почему мы в принципе хотим напиваться?».

Книга при всей своей просветительско-сочувствующей тональности не лишена объективности, отмечая как некоторые позитивные последствия употребления алкоголя, так и вызываемые им многочисленные проблемы — к настоящему времени тщательно изученные и хорошо известные. В выбранной нами главе автор, однако, затрагивает менее очевидную тему, связанную со спиртным. А именно: творческого подъема в моменты опьянения, которые, как выясняется, взяты на вооружение даже крупными технологическими корпорациями в качестве стимуляторов необузданной креативности.

Если оставаться в рамках теорий захвата или эволюционного пережитка для объяснения нашей страсти к опьянению, будет трудно доказать, что хорошо бы нам продолжать напиваться или ловить кайф. Впрочем, когда это кого-то останавливало? Поскольку удовольствие ради удовольствия не принято считать обоснованием и публично его отстаивать, защитники употребления алкоголя, например, обычно сосредоточиваются на его предполагаемой пользе для здоровья. Вино снижает уровень холестерина! Оно полезно для сердца!

На самом деле научная литература о пользе спиртного для здоровья неоднозначна. Это отражается в современной официальной политике, которая мечется между огульным осуждением алкоголя и советами употреблять его в умеренных количествах. Например, в 1991 г. федеральные власти США в официальном руководстве по здоровому питанию заявили, что алкоголь не рекомендуется употреблять ни в каких количествах. К 1996 г. ситуация изменилась, и в Министерстве здравоохранения и социальных служб США впервые официально признали, что умеренное потребление спиртного может приносить определенную пользу здоровью.

Многие слышали о так называемом французском парадоксе, распиаренном винодельческой промышленностью. Несмотря на то что традиционная французская кухня с изобилием сливочного масла, молока и фуа-гра — сущее бедствие для сердечно-сосудистой системы человека, французы поразительно редко болеют болезнями сердца. Утверждалось, что по крайней мере отчасти это объясняется следующим: вино, в особенности красное, которое они пьют в существенных количествах, компенсирует высокое содержание насыщенных жиров в их рационе. Хотя детали французского парадокса являются предметом споров, исследователи действительно предполагают, что умеренное потребление спиртного снижает риск развития ишемической болезни сердца, по всей видимости повышая уровень «хорошего» холестерина (липопротеинов высокой плотности). Имеются также некоторые данные о благотворном долгосрочном влиянии умеренного употребления алкоголя на мыслительную деятельность, в том числе улучшение таких функций, как память и семантическая беглость, а также снижение риска возникновения депрессии.

Приятную картину — врачи прописывают больным два стакана вина за обедом — разбило опубликованное в 2018 г. в престижном медицинском журнале The Lancet исследование. Признавая, что алкоголь в малых дозах может приносить определенную, едва заметную пользу здоровью, автор публикации отмечал, что эта польза несопоставима с огромными издержками — несчастными случаями, повреждением печени и другими причинами преждевременной смерти. В исследовании делался вывод, что самый безопасный уровень потребления алкоголя — нулевой. В июле 2020 г. появилось сообщение, что следующее переиздание «Рекомендаций по питанию для жителей США», подготовленное федеральными властями, совершит решительный разворот в сторону трезвости: людям будет предложено ограничить себя одной дозой спиртного в день, причем доза будет отмерена весьма скупо: около 0,35 л пива, 150 мл вина или 45 мл крепкого алкоголя. Эта рекомендация согласуется с общемировой тенденцией сокращения рекомендуемых властями объемов потребления спиртного.

Принятие подобных советов обычно вызывает рукоплескания сторонников запрета алкоголя, а также гнев и зубовный скрежет поклонников зеленого змия. К первому лагерю относятся неопрогибиционисты (то есть проповедники идей «запретительства» в алкогольной сфере. — Republic), например журналистка Ольга Хазан, утверждающая, что алкоголь следует рассматривать с тех же позиций, что и другие (по большей части запрещенные) наркотики. «За исключением вкуса и вызываемых ощущений, о влиянии выпивки на здоровье нельзя сказать практически ничего хорошего, — заявляет она. — Алкоголь — единственный наркотик, почти повсеместно употребляемый на коллективных сборищах, который регулярно убивает людей». Некоторые защитники алкоголя оспаривают статистику, использованную в исследовании журнала The Lancet, или утверждают, что власти недооценивают важность здоровья сердечно-сосудистой системы и благотворное влияние спиртного на пищеварение.

В рамках данного исследования важно понять следующее: вся эта кутерьма убедительно свидетельствует, что неспособность осознать функциональную, социальную пользу алкоголя серьезно искажает общественные дебаты по данной теме. Незачем цепляться за мелочи наподобие уровня холестерина. Самое важное — что и неопрогибиционисты, и учреждения системы здравоохранения, выступая за полный отказ от спиртного, не понимают, что очевидные физиологические и психологические издержки его употребления необходимо сравнивать с его уважаемой ролью усилителя креативности, довольства и общественной солидарности. Если признать функциональную полезность опьянения — его роль в приспособлении человека к экстремальным условиям своей экологической ниши, то утверждение, что мы должны бороться за мир без капли спиртного, не выдерживает критики.

Алкоголь и другие психотропные вещества инициировали появление и поддерживали развитие цивилизации как таковой — и еще не исчерпали своей полезности. Трудно быть креативной, культурной и общественной обезьяной, и эти трудности не исчезли только потому, что у нас появились TED-конференции, Zoom и (по крайней мере, в Канаде) всеобщее здравоохранение. Быть человеком по-прежнему сложно. Из этого следует, что, несмотря на все сопутствующие проблемы, нам по-прежнему нужно, чтобы Дионис играл определенную роль в нашей жизни.

Современная когнитивная наука и психология считают, что связь между опьянением и креативностью — не выдумка. Люди со сниженным когнитивным контролем, в том числе дети, лучше выполняют задания на латеральное мышление, например тест на отдаленные ассоциации, в котором нужно подобрать четвертое слово (например, «яма»), объединяющее три предложенных слова, которые сами по себе представляют бессмысленный набор понятий («персик», «рука», «смола»). У людей, каким-то образом временно ослабивших свой сознательный самоконтроль, например отключив префронтальную кору воздействием транскраниального магнита, также улучшаются результаты в подобных заданиях. С учетом взаимосвязи между сниженным когнитивным контролем и нестандартным мышлением можно ожидать, что при дозах от малых до средних опьянение должно повысить нашу креативность.

Это и происходит. Первое исследование, в ходе которого было непосредственно измерено влияние спиртного на творческое мышление, — «Как откупорить музу: алкогольное опьянение способствует креативному решению задач» — опубликовал в 2012 г. Эндрю Джарош с коллегами. Участников исследования пригласили в лабораторию, взвесили, угостили рогаликами, чтобы в желудке не было пусто, после чего предложили выполнить задание на способность к запоминанию, широко используемое для численной оценки исполнительной функции. Таким образом, был установлен «трезвый» эталон способности сознательного контроля. Затем последовал алкоголь — коктейли из водки с клюквенным соком через десятиминутные промежутки, во время которых испытуемых отвлекали показом мультипликационного фильма «Рататуй» (!). Дозировка алкоголя определялась исходя из веса каждого, с таким расчетом, чтобы в итоге содержание алкоголя в крови всех участников составило от 0,7 до 0,8‰. Это тот уровень, когда человек уже хорошо принял, но пока не совсем пьян, и тот самый предел, после которого большинство властей запрещают управление транспортным средством. Постепенно пьянея, испытуемые выполняли задания на отвлечение внимания. Когда опьянение достигло максимума, им дали второе задание на сознательный контроль, измерили содержание алкоголя в крови и предложили ряд задач на отдаленные ассоциации. Испытуемые также должны были указать, как они их решали — в ходе пошагового процесса логического мышления или их просто озаряло. Трезвые члены контрольной группы пропустили этап рогаликов и коктейлей, но тоже смотрели мультфильм и решали те же задачи.

Поскольку и пьяные, и трезвые участники исследования выполняли задание на запоминание до того, как начались возлияния, пьяных испытуемых можно было сравнить с трезвыми, имеющими тот же уровень исполнительной функции. Как и следовало ожидать, опьянев, участники тестовой группы хуже справились со вторым заданием на исполнительную функцию, чем контрольная группа, — спиртное сделало свое дело, временно отключив префронтальную кору. Однако пьяные разгромили трезвых в задачах на отдаленные ассоциации, решив больше заданий за меньшее время. Они также чаще отвечали, что прошли тест благодаря вдохновению, — ответы приходили на ум сами собой.

Это лишь одно исследование, и участников в нем было относительно немного. Тем не менее наряду с обширным сводом работ, связывающих пониженный когнитивный контроль с усилением нестандартного мышления, оно подкрепляет издревле существующие в различных культурах взгляды на алкоголь и креативность. Мы можем добавить сюда еще одно исследование алкоголя — «Сгинувшие в кетчупе» (алкоголь как минимум повышает креативность названий научных исследований), обнаружившее убедительное косвенное подтверждение роли спиртного как музы. Майкл Сэйетт и его коллеги угостили участников испытания коктейлем (либо алкогольным, либо безалкогольным), после чего предложили пройти задание. Нужно было читать фрагменты из «Войны и мира» и нажимать кнопку с надписью «ВО» каждый раз, когда ловишь себя на том, что «витаешь в облаках», то есть твой ум блуждает. Кроме того, каждые несколько минут экспериментаторы проверяли испытуемых, не блуждает ли их ум: раздавался громкий звуковой сигнал и на экране появлялся вопрос: «Где вы витаете?» Слегка выпившие испытуемые отвлекались чаще, а также реже замечали, что их ум начал блуждать. Как мы уже отмечали, имеется множество свидетельств, что блуждание ума и креативность идут всегда вместе, следовательно, стимулирование первого должно увеличивать второе. Ум, освободившийся от стоящей перед ним задачи и свободно блуждающий, даже не осознавая этого, — это ум, готовый к творческим озарениям.

Несколько лет назад, выступая в компании Google, я рассказал о результатах этого исследования, и восхищенные хозяева тут же отвели меня в свою впечатляющую вискарню. Это помещение, куда программисты удаляются за глотком вдохновения, если их творческое воображение упирается в стену. Тогда же меня познакомили с идеей пика Балмера. Это чрезвычайно высокий, но очень узкий всплеск на графике зависимости уровня способностей к программированию как функции от содержания алкоголя в крови программиста. Автором открытия считается (возможно, апокрифически) бывший гендиректор Microsoft Стив Балмер.

Согласно легендам, программисты, будучи людьми с техническим складом ума, ставят себе капельницы со спиртным, чтобы стабильно поддерживать оптимальное содержание алкоголя в крови. Хотя Рэндалл Манро, автор комикса xkcd, шутит, что нецелесообразно запирать команду программистов в комнате, заставленной бутылками виски, именно этим Google регулярно и занимается. Это подводит нас ко второму аргументу о влиянии спиртного на креативность: вызываемый алкоголем всплеск творческих способностей индивида усиливается и поддерживается, если пить в коллективе. Главное в гугловской вискарне то, что это общественное пространство, заполненное неформальными группами, а не место, куда ты приходишь нализаться в одиночку. Программисты, с которыми я общался, рассказали, что посещают вискарню главным образом командами. Это возможность оторваться от экрана и дать волю уму, столкнувшемуся, казалось бы, с неразрешимыми проблемами, чтобы в него могло прийти свежее решение. Места, одновременно обеспечивающие общение и легкий доступ к спиртному, могут быть мощными инкубаторами коллективной креативности.

Вискарня с креслами-мешками и настольным футболом — одно из таких мест, как фактически любой традиционный салон, праздничный стол, паб или бар. Пространство типичного современного питейного заведения, где сидячие места сгруппированы так, чтобы людям было удобно есть и пить компаниями разной численности, идеально приспособлено для того, чтобы служить катализатором групповой креативности. Ослабляя наш когнитивный контроль и повышая настроение и уровень энергии, алкоголь не только открывает ум для творческих озарений, но и снижает барьеры, мешающие поделиться ими с окружающими. «Дурацкие» идеи после второй рюмки спиртного кажутся менее дурацкими, общество старших коллег после третьей меньше сковывает. Кроме того, алкоголь повышает готовность к риску в целом. Это может иметь серьезные негативные последствия в случае секса и управления тяжелой техникой, но в мире идей принятие риска — обычное дело. Как бы то ни было, повседневная жизнь дает достаточно свидетельств, что совместное употребление алкоголя, освобождая ум человека, облегчая поток идей между людьми и снижая самоконтроль и подавление себя, выступает ключевой движущей силой культурной инновации.

Пожалуй, самая масштабная пьянка, которую только можно себе представить, — это ежегодный фестиваль Burning Man, проходящий в течение целой недели в пустыне Блэк-Рок в западной Неваде. Для современного человека Burning Man — наверное, наибольшее приближение к дионисийским оргиям, волнующее и клокочущее смешение жары и пыли, искусства и секса, музыки и танца, причудливых транспортных средств и немыслимых нарядов, общественной активности и экспериментов с совместным проживанием, и все это питается ошеломляющими количествами алкоголя, психоделиков и стимуляторов и обостряется отчаянным недосыпом. По замечанию социолога Фреда Тернера, поездка на Burning Man стала чем-то вроде ритуала посвящения для работников высокотехнологических компаний Кремниевой долины. В 1999 г. основатели Google Ларри Пейдж и Сергей Брин разместили логотип Burning Man на домашней странице Google, желая сообщить миру, что едут на фестиваль (как и многие их сотрудники), и говорят даже, что генерального директора Эрика Шмидта наняли потому, что он тоже «зажигал». Коллективное переживание ярчайших впечатлений и физического дискомфорта на Burning Man считают в Кремниевой долине способом достижения внутренней целостности и культуры.

Айан Гейтли отмечает, что в Древней Персии никакое важное решение не принималось без обсуждения за спиртным, однако к его практической реализации приступали лишь после того, как на следующий день анализировали уже на трезвую голову. Напротив, никакое «трезвое» решение не претворялось в жизнь, пока его не рассматривали в группе за возлияниями .

Всегда и везде, от Древнего Китая и Древней Греции до современной Кремниевой долины, коллективное мышление и групповое употребление алкоголя шли рука об руку. Гейтли также утверждал, что печально известная «торговля водой» (Мидзу сёбай — традиционное, с XIX в., эвфемистическое обозначение особой сферы бизнеса в Японии — ночных увеселительных заведений, где спиртное льется рекой, — тесно связанной с секс-индустрией) — и обязанность японских служащих (почти все они мужчины) напиваться после работы — являлась главной движущей силой промышленной инновации в Японии в 1970–1980-х гг. Одной из ее функций было подавление норм социальной иерархии, чтобы новаторские идеи могли передаваться от нижестоящих сотрудников к вышестоящим. «Алкоголь был смазкой, обеспечившей плавную работу японской деловой машины, — писал Гейтли. — Если в рабочее время геронтократия требовала и получала уважение за свои седины, то после работы, за стенами фирмы и за выпивкой, старики давали молодняку возможность высказаться». Антрополог Филип Лаландер описывает аналогичную традицию в среде молодых шведских чиновников в 1990-х гг., которым периодические обильные возлияния после работы позволили отбрасывать нормы поведения на рабочем месте, высмеивать социальную иерархию и высказывать смелые идеи или подавляемые желания — это было безопасно, поскольку происходило в окружении одинаково незащищенных собутыльников, утопивших свою префронтальную кору в водке.

Люди говорят очень много глупостей, когда пьют. Однако новые или новаторские идеи зачастую всплывают на поверхность этого потока, хаотически меняющего свое направление вместе с болтовней группы, где все расслаблены и счастливы, защитные барьеры сняты и ум открыт для озарений. Одна из самых значительных политических идеологий современности, коммунизм, была создана Фридрихом Энгельсом и Карлом Марксом за «десять пропитанных пивом дней» в Париже в 1844 г. Неудивительно, что парижские салоны, где не было недостатка в алкоголе, стали очагами интеллектуальной и художественной инновации. В Америке до сухого закона аналогичную роль играл салун. Джек Лондон писал: «Всякий раз, когда мужчины сходились обменяться мыслями, посмеяться, похвастать и покуражиться, расслабиться, забыть об унылых тяготах утомительных ночей и дней, они сходились за спиртным. Салун был местом собрания. Мужчины собирались в нем, как древние люди вокруг костра» . Не следует также забывать, что слово «симпозиум», в наше время обозначающее высокоученое собрание для обмена научными идеями и интеллектуальными инновациями, изначально относилось к средоточию общественной жизни Древней Греции, пиру-попойке.

Трудно найти систематические данные о связи алкоголя и культурной инновации, но недавно вышедшая работа экономиста Майкла Эндрюса «Разговор у барной стойки: неформальные социальные взаимодействия, запрет алкоголя и изобретательство» представляет собой примечательную попытку восполнить этот пробел. Сначала Эндрюс анализирует литературу по экономике «коллективного изобретательства», описывающую, как неформальные, случайные социальные взаимодействия способствуют новаторству и развитию. Имеется вполне очевидная причина того, что источниками новых идей чаще всего становятся города с их высокой плотностью населения, особенно имеющие множество предприятий различных отраслей и научных учреждений. Эндрюс цитирует наблюдение, сделанное в 1890 г. прославленным экономистом Альфредом Маршаллом, отметившим, что, если люди и компании соединяются в плотных городских центрах:

…тайны торговли перестают быть тайнами; они словно бы носятся в воздухе, и люди усваивают многие из них неосознанно. Хорошая работа получает заслуженное признание, достоинства изобретений и улучшений в оборудовании, процессах и организации бизнеса в целом сразу же становятся предметом обсуждения: если у одного появляется новая идея, другие подхватывают ее и соединяют с собственными — так она становится источником дальнейших новых идей.

«Как, однако, случается, что идеи начинают носиться в воздухе? — спрашивает Эндрюс в своей статье. — Производитель станков и изобретатель XIX столетия Ричард Робертс предполагает, что идеи передаются не по воздуху, а через кран пивной бочки: "Никакую сделку невозможно надолго сохранить в тайне; кварта эля в этом смысле творит чудеса"» . Эндрюс отмечает, что появляется все больше материалов о том, насколько важны бары как места сборов креативных личностей, а также примеров, связанных с изобретениями или новыми технологиями, которые появились в салунах, кафе (где подают спиртное) или барах.

Не удовлетворившись фактами из жизни, Эндрюс решил тщательно проверить идею совместного распития спиртных напитков как движущей силы инновации с помощью показательного эксперимента — американского сухого закона. Хотя теперь запрет употребления спиртного воспринимается в целом как единичное событие — мера, принятая федеральными властями США в 1920 г., — движение прогибиционистов имело в США более продолжительную историю: в отдельных округах запреты на производство и потребление алкоголя вводились уже в 1800-х гг. Следует отметить, что до введения сухого закона употребление спиртного в действительности никогда не прекращалось благодаря запасам выпивки, домашнему самогоноварению и активному черному рынку. Принятый закон, однако, очень эффективно покончил с социальным потреблением спиртного, уничтожив салуны и вынудив людей пить в одиночку у себя дома или приватно, малым кругом.

Округа США вводили запрет не одновременно, что позволило Эндрюсу оценить его воздействие на примечательный косвенный показатель инновации, частоту регистрации новых патентов, — эти данные он мог получить с разбивкой по округам. Используя введение запрета на спиртное на уровне штата как отправную точку, он сравнил округа, долгое время стабильно остававшиеся «сухими», с употреблявшими, но вдруг вынужденными закрыть свои салуны и другие общественные питейные заведения. Он обнаружил, что запрет спиртного сократил количество новых патентов на 15% в год в ранее пьющих округах по сравнению с ранее воздерживающимися. Однако после трех лет сухого закона разрыв постепенно исчез. Эндрюс предполагает, что этот итоговый рост инноваций мог быть вызван постепенным появлением подпольных баров и других нелегальных, распространившихся в качестве замены салунам заведений для совместного распития спиртных напитков.

Я профессор, а не изобретатель, художник или бизнесмен, но могу с уверенностью заявить, что подогретое алкоголем общение играет важнейшую роль и в научной инновации. Когда я доучивался в вузе в конце 1990-х гг., семинары часто заканчивались тем, что все мы, студенты и преподаватели, перебирались в университетский бар, где начавшиеся в учебной аудитории дебаты продолжались за пивом и закусками и часто после пары пинт принимали неожиданное, весьма творческое направление. Как-то раз я стал свидетелем убедительной демонстрации роли современного салона (или салуна) как движителя инновации. Через несколько лет после моего поступления в Университет Британской Колумбии, который, как ни странно, не имел неформальных питейных заведений, там, наконец, открылся большой комфортный бар. Он был очень удобно расположен возле автобусного круга — идеальное место, чтобы собраться в конце дня, прежде чем разъехаться по домам, и наша маленькая компания решила организовать в нем еженедельные пятничные посиделки. Группа у нас была интеллектуально неоднородная, определенной повестки дня наши собрания также не имели, кроме как выпить несколько бокалов или рюмок спиртного и поболтать. Однако в следующие два года идеи и партнерские узы, возникшие в этой болтовне, привели к таким результатам, как организация нового университетского центра, получение федерального гранта в размере $3 млн, публикация журнальной статьи, удостоившейся премии, множество важных исследований и проект по созданию огромной базы данных. Новый Starbucks или заведение с безалкогольными коктейлями попросту не могли бы стать катализаторами подобных обсуждений, для этого нужен паб. Вот почему в колледжах Оксфорда вечера дискуссий и дебатов принято начинать с латинского изречения nunc est bidendum («время пить»).

В последние годы давно назревший разговор о негативных, подчас криминальных и трагических результатах смешения работы и выпивки вышел на передний план в общественном сознании. Это, безусловно, хорошо. После широкого и вдумчивого рассмотрения всех за и против мы, возможно, придем к выводу, что старшекурсникам не следует сидеть в пабах в одной компании со своими профессорами, а профессиональные мероприятия должны проходить без капли спиртного. Однако любая такая дискуссия должна учитывать не только очевидные издержки сочетания работы и алкоголя, но и менее очевидные плюсы, которых мы лишимся. Благодаря некоторому ослаблению префронтальной коры студенты более свободно высказываются, завязывают контакты друг с другом и наблюдают, как их наставники с ходу решают сложные задачи, на время частично освободившись от оков академической иерархии. Коллеги перебрасываются идеями, которые в ином случае так и не всплыли бы в сфере осознанного, и бесстрашно выходят из своих интеллектуальных зон безопасности, нарушая границы научных дисциплин, сокрушить которые подчас необходимо.

Эта книга была написана в разгар пандемии Covid-19. На осмысление всех негативных последствий этого кризиса для инноваций потребуются годы. Очевидные и значимые факторы, скажем стресс, вызванный необходимостью ухаживать за больными близкими или домашним обучением детей, безусловно, снизили производительность труда и уменьшили широту восприятия. Пожалуй, менее очевидно, что массовый резкий переход от личных встреч к конференциям в Zoom и Google Hangouts изменил общение и мышление людей. Разговоры обо всем и сразу за парой кружек пива, неспешно растягивающиеся на час или два, были заменены более короткими видеоконференциями, посвященными определенному списку вопросов. В этой искусственной среде людям трудно прервать друг друга так, чтобы это воспринималось естественно, или обеспечить плавность смены темы или говорящего. В этом отношении кризис, вызванный Covid-19, вероятно, представляет собой такой же, как американский сухой закон, натурный эксперимент, демонстрирующий, что личное общение, часто в сопровождении спиртного, стимулирует как индивидуальную, так и коллективную креативность.