Вероятным преемником Эмомали Рахмона на посту президента считается его сын – мэр Душанбе Рустам Эмомали. Тем не менее транзит власти в Таджикистане затягивается, а внутриполитический расклад сил в республике осложняется негативными внешнеполитическими факторами. О проблемах транзита власти в Таджикистане Ia-centr.ru рассказал заведующий отделом Средней Азии и Казахстана Института стран СНГ Андрей Грозин.

– Существует ли оформившееся «разделение обязанностей» между отцом и сыном, которое стало бы отправной точкой для передачи власти?

– Таких данных не существует. Если опираться на таджикский официоз, вы не увидите подобного разделения – есть лишь масса спекуляций по линии таджикского экспертного сообщества.

При этом большинство граждан республики, при всех управленческих недостатках, именно с действующим президентом связывают надежду на преодоление социально-экономического тупика, в котором оказалась страна. Действующий президент Эмомали Рахмон устраивает многих людей и внутри, и вне страны, он воспринимается как главная консолидирующая фигура. 

В этом смысле его сын и вероятный преемник пока не может полноценно заменить президента, он всё еще находится в его тени.

Рахмону надо управлять Таджикистаном столько, сколько хватит здоровья. Не вижу необходимости в смене действующего президента на Рустама Эмомали. Ему, чтобы дотянуть до уровня авторитета своего родителя, необходимы годы. Минимум от двух до пяти лет.
Когда я бывал в Душанбе, то слышал от разных людей совершенно разные оценки плюсов и минусов его мэрства (Рустам Эмомали с начала 2017 года является мэром столицы Таджикистана – прим. Ia-centr.ru). Люди сомневаются, насколько он готов возложить на себя корону Саманидов и решать вопросы республики. Рустам Эмомали молодой, эмоциональный во многих вопросах, ему надо бы пройти более серьёзную школу жизни, чтобы потом управлять страной. Это не моё мнение – я передаю то, что слышал в Таджикистане.

– Получается, что транзит власти отложен на неопределенный срок?

– Конечно, передача власти в Таджикистане рано или поздно произойдет. Вероятно, при транзите в Таджикистане будут учитывать опыт соседей – например, январские события в Казахстане с последующим «списанием в утиль» предыдущего политического дискурса. После ухода Нурсултана Назарбаева Эмомали Рахмон остается старейшим из действующих постсоветских президентов. 

Есть туркменский опыт, гораздо более приемлемый для Душанбе (Сердар Бердымухамедов стал президентом Туркменистана в 2022 году – прим. Ia-centr.ru). Но Туркменистан отличается от Таджикистана по массе параметров – от внутриэлитных раскладов до ориентации во внешней политике. В Туркменистане транзит прошел, но все прекрасно понимают, что эта перемена ничего не изменила – всё по-прежнему решает старший из Бердымухамедовых. А в Таджикистане, если даже на смену действующему лидеру придёт номинальный сменщик, могут разогреться настроения в духе «царь ненастоящий».

Страна, пережившая гражданскую войну, кровопролитную и очень суровую (приблизительное число жертв оценивают в 150 тысяч человек), не может легко и просто подходить к вопросам передачи власти. Поэтому Рахмон не спешит с этой темой – думаю, так будет продолжаться и дальше.
Фигура Рахмона до сих пор остается фактором, сдерживающим страну от повторения гражданской войны. Его режим, безусловно, авторитарный. Он гораздо более жёсткий, чем, скажем, в сегодняшнем Ташкенте, который на Западе принято по инерции причислять к автократиям. Степень жёсткости и влияния на политических оппонентов у таджиков сопоставима с уровнем Туркменистана.

Но здесь не надо выходить на уровень оценочных суждений с российской или западной колокольни. Нежелание повторять тяжелый опыт 1990-х, когда людей распиливали ручными пилами, оправдывает любого рода жёсткость политического режима. Таджики оглядываются не на мировые стандарты, а на свои.

– Влияет ли на перспективы транзита внешнеполитическая конъюнктура – например, со стороны Афганистана?

– Сложно сказать. Сейчас появляется много алармистских прогнозов по поводу возможного влияния афганского фактора на расшатывание ситуации в Таджикистане. За последний год у западных, у центральноазиатских коллег и у экспертов из России я видел немало таких сценариев. Но не думаю, что со стороны Афганистана исходит реальная угроза, грозящая Таджикистану серьезным внутренним неустройством.

Во внешнеполитическом плане у Душанбе сложная ситуация. С одной стороны, происходит консолидация региона Центральной Азии по линии тюркских проектов Анкары, оставляя таджиков за бортом. С другой стороны, у них не очень хорошие отношения с братским Ираном.

С третьей стороны, по отношению к новому афганскому режиму Таджикистан занимает самую непримиримую позицию среди стран Центральной Азии. В Кабуле часто звучат заявления, в которых вся сепаратистская и подрывная деятельность в Афганистане приписывается Душанбе. Я не уверен, что это на самом деле так, но обвинения звучат.

Если смотреть с точки зрения российских интересов, Таджикистан находится на рубеже нашего южного фронтира. У Москвы постепенно могут выстроиться неплохие отношения с официальным Кабулом, но пока эти перспективы под серьёзным вопросом.

Не стоит забывать, что на территории Таджикистана находится крупнейший российский военный объект за рубежом – наша 201-я база, основа военного присутствия России на юге. Именно с неё решаются вопросы, связанные с проецированием военного влияния Москвы во всей Центральной Азии, а также на Ближнем и Среднем Востоке.

Наша военная база может решить гигантское количество вопросов, если для этого будут потребные обстоятельства. Поэтому Таджикистан является безусловным и неоспоримым военно-политическим партнером России.
Это заметно даже в общественно-политическом поле страны. Казахстан – стратегический союзник России – периодически подбрасывает нам вопросы, связанные с тем – друг он нам или не очень? А Таджикистан такого никогда не делает.

– Может ли таджикская оппозиция, которая сейчас ведёт боевые действия в Афганистане, в перспективе стать угрозой для самого Таджикистана?

– Большинство моих коллег, которые занимаются афганской тематикой, не считают разнообразных таджикских, хазарейских или узбекских инсургентов каким-то серьёзным вызовом для центральной власти в Кабуле. Это не те люди, которые могут поставить под вопрос неоспоримое влияние талибов* и соперничать за абсолютный контроль над Афганистаном.

Могут ли афганские таджики создать какие-то проблемы в Таджикистане? Чисто теоретически этот вариант возможен, если талибы* зачистят Панджшер. Если Кабул каким-то волшебным образом вытеснит всех таджиков с афганской территории и они побегут через границу – чего никогда не было и, скорее всего, не будет, – тогда могут возникнуть сложности в управлении южными регионами – с Бохтаром или ГБАО.

Но пока со времени бегства американцев из Афганистана мы не видели серьёзных вызовов, которые экстраполировались бы на Таджикистан с афганской территории. Да, были проблемы на границе, но они носили, мягко говоря, несерьёзный характер. В любом случае ясно, что афганские таджики – это не фактор, который в перспективе может поставить под удар национальную безопасность Таджикистана.

Вряд ли сами талибы* станут раскачивать этническую тематику. Я абсолютно уверен, что кабульский режим постарается избежать действий, выглядящих как «этнические чистки». Талибы* и так сидят, мягко говоря, не очень прочно в кабульских кабинетах власти.

А начинать внутриафганскую кампанию, которая ставила бы пуштунов против таджиков, хазарейцев или узбеков, было бы самоубийственно для нынешнего афганского правительства.
Рахмон и официальные власти в Кабуле, конечно, заинтересованы в том, чтобы периодически озвучивать претензии друг к другу. Из Душанбе говорят о необходимости создания инклюзивного правительства. Из Кабула говорят, что подрывные сепаратистские элементы Афганистана находят гавань для отдыха в Душанбе. Но всё это разговоры, которые пока не ведут к серьёзному межгосударственному противостоянию. Я надеюсь, что не приведут и в дальнейшем.

* – организация, деятельность которой запрещена в России 

Источник информ