Западная Европа наконец с облегчением сбросила с себя ветхую одежду политкорректности в той ее части, что запрещала расизм и нацизм, и с облегчением стала тем, чем в глубине всегда и была – нацистской, расистской и колонизаторской. Нацизм и расизм и родились в Западной Европе, и никогда в ней не умирали, а всегда тлели под спудом. 

В Германии все послевоенные десятилетия многие вешали карты Европы по ситуации на 1939 г., охотно рассуждали в духе альтернативной истории, как бы гитлеровцы победили, сообрази они двинуться не туда, а сюда, обойти не справа, а слева, ударить танками не там, а сям. О подобных кружках по интересам мне много рассказывала моя знакомая немецкая журналистка, живущая в Мюнхене. Словом, нацизм не исчез по приговору Нюренбергского трибунала, как нам на протяжении десятилетий хотелось самоуспокоительно верить, а вполне даже жил.

И вот теперь им сказали: можно! Ну, и завертелось. Главным предметом расистской ненависти теперь стали мы, русские. Совершенно как евреям в гитлеровской Германии, нам стали приписываться все протори и убытки, что несет западный обыватель, а заодно и все зло мира, начали обзывать "раковой опухолью" и пытаться ото всюду исключить и отменить (вернее, вычеркнуть, потому что to cancel – это скорее "вычеркнуть", чем "отменить").

И мне кажется, что для нас это вовсе не плохо, а очень хорошо.

Хорошо, как всякая ясность и внятная демонстрация того, кто есть кто и что есть что. Знание истины – это исходный пункт всякого конструктивного действия. Надо признать, что на протяжении десятилетий мы (и руководители страны, и ее интеллектуалы, и простые люди) старались этого знания – избегать. В этом проявлялась наша умственная робость и слабость характера. Вроде как муж-рогоносец старается не знать о неверности жены. Ведь если узнаешь – что-то с этим надо делать, а так – ничего себе, жить можно, и даже вполне уютно. То же и с Западом. Поверить, что на нем, обожаемом, цивилизованном, вполне процветает нацизм и реваншизм, нашему интеллигенту почти непосильно. Не случайно же еще пятьдесят лет назад все стали дружно заклевывать и заплевывать автора романа "Чего же ты хочешь?" именно за то, что тот ясно сказал об этом самом – о нацизме и реваншизме. Правильно сказал Достоевский в знаменитой речи о Пушкине : "О, народы Европы и не знают, как они нам дороги!".

Так и жили – в тумане уютных иллюзий. И даже вплоть до последнего времени прекраснодушно грезили о "европейском доме от Лиссабона до Владивостока". И вот теперь наша дряблая благодушная мечтательность наконец столкнулась с твердым и жестким - с реальностью. Уверена: это всегда благотворно – и в личной, и в общественной жизни, и в жизни целых народов. Болезненно, но полезно. Истина, вообще, неприятная и часто обидная вещь, но знать ее надо. Разумеется, если намереваешься жить. Если ощущаешь себя ветхим стариком, которому лишь бы доскрипеть кое-как до конца – ну, такому истина не нужна, а нужен успокоительный подслащенный сиропчик. Которым мы – надо это признать - пробавлялись многие годы.

Иногда можно слышать: какой нацизм? Какой расизм? Посмотрите, как на Западе носятся с неграми и мигрантами? Это противоречие – лишь видимое. Нацизм и расизм – это совершенно не научное и даже не лже-научное умопостроение, это даже не философия – это определенное чувство жизни, ведущее к колониальным захватам. Одновременно это умственное и пропагандистское обоснование колониальных захватов. Попросту говоря, расизм – это учение о том, почему плохие те, кого мы в данный момент хотим ограбить. Сегодня тех захватывают, лишая земли и собственности, завтра этих. Именно по этой причине врагами рода человеческого, унтерменшами, недолюдьми, "получертями-полудетьми" (по Киплингу) по мере надобности назначаются в разные моменты разные народы. Какие надо – такие и назначаются. Вернее, какие сегодня мешают – те сегодня и назначаются. А завтра могут быть другие. Как говорил геноссе Геринг, "в моем ведомстве я сам решаю, кто еврей, а кто нет". Точно так и хозяева мира сами решают, кто сегодня враг человечества, а кто друг. Именно поэтому сегодня гитлеровские нацисты – однозначно плохие, а азовские – вполне даже хорошие.

В роли плохих и недостойных жизни в какой-то момент были евреи, были и негры, и австралийцы, и буры, и кого только не было. Кстати, уничтожение коренного населения Австралии – это единственный в своем роде вполне удавшийся геноцид: местных извели под корень. При всем несходстве меж собой всех "унтерменшей" объединяло одно: они мешали, их надо было убрать с дороги и экспроприировать – попросту говоря, обобрать. Любыми методами: от заразных одеял, которыми травили индейцев, до тотальной пропаганды, которой травили доверчивых московитов во время "перестройки". Разумеется, добрый надежный огнестрел всегда рядом, всегда под рукой - куда же без него?

Кровь и почва

Почему расизм возник именно на западноевропейской почве? Могут ли западноевропейцы (хотя бы в принципе, в перспективе) перевоспитаться и перестать быть расистами и нацистами?

Уверена: нет.

Это их имманентное свойство. Самые глубинные, слабо осознаваемые характеристики народного духа и характера связаны, по всей вероятности, с землей, на которой выпало жить народу. Гитлеровцы не там искали: вопросы "крови", измерения черепов и поиск "истинных арийцев" - все это, если и имеет какое-то влияние, то второстепенное. Главное – земля. Силы почвы сильнее сил крови.

Идея эта старинная.

О роли ландшафта в формировании характера народа говорили с незапамятных времен. Об этом рассуждал Монтескье: "Власть климата сильнее всех властей", - считал он.

Николай Бердяев писал о русском народе: "Есть соответствие между необъятностью, безгранностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремленность в бесконечность как и в русской равнине. Поэтому русскому народу трудно было овладеть этими огромными пространствами и оформить их. У русского народа была огромная сила стихий и сравнительная слабость формы".

В.Ключевский начинает свой курс русской истории с пространного рассуждения о роли климата в русской истории и в формировании славянского характера. Его мысль продолжал Николай Лосский.

Однако, когда мы переходим от приятного и ни к чему практическому не обязывающего философствования к практическим политическим вопросам, а особенно к сегодняшним событиям, мы готовы искать истоки поведения участников этих событий в экономике (преимущественно), в геополитике, в происках мировой закулисы, но не в неизменном народном характере и образе не столько мысли, сколько чувства тех, кто в эти события вовлечен или даже ими руководит. А это, скорее всего, главное.

Так почему же западные люди – неисправимые нацисты и расисты?

Причина – в ощущении узости, сдавленности, чувстве нехватки жизненных припасов или угрозы такой нехватки. Таков ландшафт Европы – разделенный горами и реками на небольшие части, удобные, но мелкие и тесные. "Западноевропейский человек чувствует себя сдавленным малыми размерами пространств земли и столь же малыми пространствами души. Он привык возлагаться на свою интенсивную энергию и активность. И в душе его тесно, а не пространно, все должно быть рассчитано и правильно распределено. Организованная прикрепленность всего к своему месту создает мещанство западноевропейского человека, столь всегда поражающее и отталкивающее человека русского", - продолжает Бердяев. И несколько дальше: "Возьмем немца. Он чувствует себя со всех сторон сдавленным, как в мышеловке. Шири нет ни вокруг него, ни в нем самом. Он ищет спасения в своей собственной организованной энергии, в напряженной активности. Все должно быть у немца на месте, все распределено. Без самодисциплины и ответственности немец не может существовать. Всюду он видит границы и всюду ставит границы. Немец не может существовать в безграничности, ему чужда и противна славянская безбрежность. Он только с большим напряжением энергии хотел бы расширить свои границы. Немец должен презирать русского человека за то, что тот не умеет жить, устраивать жизнь, организовать жизнь, не знает ничему меры и места, не умеет достигать возможного. Русскому же противен германский пафос мещанского устроения жизни".

Для меня лично символом этой благоустроенной узости служит голландский садик, устроенный на двадцати квадратных метрах площади (это еще и много!). Русский человек бы и не заметил этого пространства, не то, чтобы его обустроить.

Предельное ощущение такой сдавленности и одновременно стремления эту сдавленность преодолеть, вероятно, у британцев. Сколько народов было истреблено с древних времен в борьбе за их зеленый остров! Не жить вместе, не присоединиться, не слиться – именно истребить: там слишком мало место, кормовой базы на всех не хватит – таковы подсознательные ощущения. Именно поэтому они старались искать эту кормовую базу за морем и оказались самыми успешными колонизаторами.

Многие помнят балладу Стивенсона "Вересковый мед" в блестящем переводе Маршака:

Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.

На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.

Оригинал, кстати, более жесткий:

There rose a king in Scotland,

A fell man to his foes,

He smote the Picts in battle,

He hunted them like roes.

Over miles of the red mountain

He hunted as they fled,

And strewed the dwarfish bodies

Of the dying and the dead.

Знаменательно, что в этом маленьком отрывке дважды повторяется слово "охотиться": король охотится на пиктов, как на косуль (He hunted them like roes), а потом они бегут, а он охотится (He hunted as they fled).

Именно так чуть позднее англичане действовали в колониях. Об этом есть хорошая книжка: Мануэль Саркисянц "Английские корни немецкого фашизма: от британской к австро-баварской "расе господ""

В этой книге автор подробно разъясняет, что Гитлер ничего не изобрел, а просто, как прилежный ученик, освоил идеи и практику английского расизма и колониализма.

Вот это ощущение сдавленности, страх, что земли мало, что вот-вот припасы кончатся и ты не сможешь прокормиться и обогреться – все это издавна создавало в душах западноевропейцев то, что века спустя было названо стрессом и что и гнало их за море, и заставляло совершенствовать технику и организацию жизни и с неизменным опасением ждать завтрашнего дня.

Недавно английская газета The Guardian сообщила: англичане сегодня ходят греться в Макдональдс и там же моются в туалете. Как-то мне не верится, что в этом есть практическая необходимость: не так уж в Англии холодно, и не так уж они вмиг обеднели. Мне кажется, ходят они на всякий случай. И боятся заранее, наперед боятся. Просто в них пробудился древний генетический страх, что жизненные припасы кончатся.

Этот фундаментальный страх, как мне представляется, и породил ту технику и организацию жизни, которой мы справедливо восхищаемся начиная с Петра I. Страх вообще большая сила. Я знаю людей, которые сделали успешную карьеру в бизнесе именно из страха нищеты и убожества.

О глубоко укорененном страхе необеспеченности как об основе характера западноевропейцев много и ярко пишет немецкий философ первой половины ХХ века Вальтер Шубарт в очень интересной и малоизвестной книге "Европа и душа Востока".

Этот страх искони создавал в западной душе тот самый ад, которому пытался пособить доктор Фрейд своим психоанализом. Все человеческое поведение он выводит из страха, из ощущения загнанности в угол. Надо полагать, он знал своих пациентов. Он явно переоценил роль секса, но страх – да, безусловно, важнейший мотив.

А сегодня западный обыватель без успокоительных пилюль, что называется, за стол не садится. Помню, я когда-то забавно опростоволосилась на этой почве. Меня спросил бельгиец, какие мы употребляем обычные успокаивающие. Я вообще-то никаких не употребляю, но вспомнила, что моя бабушка говорила, что теплое молоко с медом на ночь очень успокаивает. Ну и сказала. Житель цивилизованной Европы посмотрел на меня, как на первобытную туземку, которой недоступны дары цивилизации и прогресса.

В нашу переломную эпоху пробуждаются древние страхи, даже шире – первобытные чувства и устремления.

Вот заботятся западные "партнеры", чтобы побыстрее вывезти с Украины зерно. А зачем его вывозить? Чтобы реализовать давний гитлеровский лозунг "Пушки вместо масла"? Мне видится тут какая-то иррационально-неистребимая мечта западных людей поживиться изобильной жратвой, которая, по их представлению, лежит где-то там, в восточных землях. Ведь "Drang nach Оsten" - не Гитлер выдумал – это запечатлено в генах многих поколений западноевропейцев. И вот – проявилось в "заботе" о судьбе украинского хлеба.

Именно эта иррациональная потребность и подсознательный страх голода заставлял рациональных и расчетливых гитлеровцев вывозить чернозем с Украины – предприятие совершенно неоправданное с хозяйственной точки зрения. Но иногда, в роковые моменты истории, даже самые рассудительные люди и народы действуют под влиянием древних инстинктов. Сегодня, думается мне, как раз один из таких моментов. Да и в обычное время роль логики в человеческом поведении не следует преувеличивать. Это относится и к обычным людям, и к мужам разума и совета.

Мой сын, узнав о страхе голода на Украине, благодушно заметил: "Ну, потребуется – так снарядим им пару зерновозов. Так и напишем: "Братской Украине от ООО им.Фрунзе" (так называется наше хозяйство в Ростовской области). Такова спонтанная реакция русского человека: скорее всего, все обойдется, а нет – так подсобим.

Подсознательный страх необеспеченности когда-то гнал западных людей в далекие страны, чтобы отнять, отобрать, отбить жизненные ресурсы у тех, кто там живет. Если надо – истребить аборигенов.

А чтобы истребить, совершенно очевидно, надо объявить их неисправимо плохими и виноватыми, не по праву владеющими ресурсами своей земли, не умеющими ими распорядиться в силу слабоумия и неумения. И вообще, так много аборигенов не нужно, а потому хорошо бы уменьшить их поголовье. Слова, приписываемые Маргарет Тэтчер о том, что для прокачки нефти и газа столько народу в России не нужно, очень хорошо выражают эту – даже не мысль, а, скорее, ощущение жизни, свойственное западному человеку.

Мы, азиаты, жители бескрайней, слабооформленной равнины, по которой "хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь", совершенно иные по чувству жизни. Объективно мы всегда жили скуднее западноевропейцев, оставаясь при этом щедрыми и благодушными. Во всяком случае, экзистенциональный ужас западноевропейцев нам неведом. Всегда было ощущение, что на своей земле мы так-сяк прокормимся. Не прокормимся тут – ну, снимемся с места и уйдем искать по своей земле своей доли. Вообще, всегда было ощущение, что мир широк, приволен и по сути своей изобилен. Да и много ли человеку надо! Таков образ мысли и, скорее, образ чувствования русского человека. Тот самый русский авось, на который мы любим возлагаться, именно и коренится в таком базовом ощущении русского человека. "Образуется", как говорил слуга Стивы Облонского по поводу затруднений своего барина.

Упомянутый Вальтер Шубарт называет такое мироощущение изначальным доверием к миру в противоположность изначальному страху, свойственному западноевропейцам. Наша знаменитая обломовщина, привычка не контролировать собственные дела, надежда, что в любом случае как-нибудь обойдется коренится в этом изначальном доверии к миру, к ходу вещей, к божьему промыслу. В подобном уморасположении много плохого: русскому человеку всегда недоставало и теперь недостает организованности, дисциплины, предусмотрительности. Все эти полезные свойства русскому человеку надо в себе развивать, но одновременно надо и понимать, откуда растет наша благодушная расхлябанность.

Казалось бы, мы, живущие в гораздо более холодном и тяжелом климате, должны были бы развить в себе дисциплину и предусмотрительность. Ведь чем труднее условия – тем важнее хорошая организация. Ан нет! Наша необъятная страна, богатые недра, изобильная земля – приучили нас в глубине души считать, что все как-нибудь обойдется и вообще Богородица держит Свой Покров над нашей землей и если что – спасет.

Кстати, большие строгости, которыми некоторые российские правители пытались дисциплинировать русский народ, объясняются ровно тем же самым – нашим исходным благодушием. Это свойство диаметрально противоположно базовому чувству жизни западного человека. Его базовое чувство – страх и стремление как-то себя обезопасить. Отсюда – сильные качества западного человека: энергичная предусмотрительность, запасливость, упорство в труде.

С 90-х годов нам пытались через СМИ, контролируемые либералами-западниками, внушить западный изначальный страх. Не деловитость и предусмотрительность (это-то нам не помешало бы), а именно страх и ужас внушали. СМИ начали упорно и преувеличенно смаковать всякие катастрофы, истинные и предполагаемые опасности; даже детей снабдили "ужастиками". Кое-кому ужас внушить удалось, но все-таки в целом русский человек остался благодушным и по-прежнему доверяет жизни, ходу вещей и той самой "кривой", которая его куда-то вывезет. И ведь вывозит! Не случайно, наверное, фельдмаршал Миних, сподвижник Анны Иоанновны, предполагал, что Россия управляется непосредственно Господом Богом: иначе он своим узким немецким умом не мог объяснить самое существования этого государства, на службе которого состоял.

"На братский пир труда и мира"

Ширь земли всегда позволяла и позволяет русскому человеку не истреблять соседей, а по-братски включать их в свой народ. По отношению к инородцам русский народ часто ощущал и проявлял себя не эксплуататором, а старшим братом: сам недоем, а меньших накормлю. Известно, что советские республики (которые потом по наущению западных кураторов объявили себя оккупированными) находились на дотации РСФСР, т.е. больше получали, чем вносили в общий котел. Когда я говорила об этом западноевропейцам, они меня не понимали. Не то, что не верили – не понимали. Не могли вообразить, что так может быть.

А не понимали оттого, что мы и западные люди – противоположные не по мыслям, не по идеям, а по чувству жизни: у нас – доверие к жизни (авось, образуется), у них – страх. У нас разное подсознание. А именно в подсознании, как учил тот же дедушка Фрейд, формируется поведение.

Никакие наши действия не смогут изменить базовые реакции и паттерны поведения Запада. Они, испуганные колонизаторы, готовы принять нас к себе как унтерменшей, как слуг, как рабов. "В своей расовой гордости европеец презирает восточную расу. Причисляя себя к разряду господ, он считает славян за рабов (уже звуковое подобие этих слов соблазняет его на это)", - пишет Вальтер Шубарт. (по-английски раб – slave – Т.В.). Мы годимся им только как низшие, как обслуживающий персонал, но не как равные, не как братья. Зачем им такие братья? Жратвы самим не хватает. Таково их не выговариваемое, но подлинное чувство жизни.

Вообще, никакого братства западная ментальность не предполагает. США давит Европу, в ЕС старые члены давят "молодые демократии", каждый пытается поживиться за счет другого.

И только полное непонимание западной души могло привести к тому, что мы надеялись на то, что они примут нас на равных, а не как унтерменшей, жителей квази-колонии. Нам почему-то показалось, что если мы разрежем свои ракеты, разгромим свою промышленность и заведем Болонскую систему – они братски с нами сольются.

Мы безо всякого основания, просто по нашей русской расхлябанной мягкости и нерассуждающему добросердечию, приписали западным людям то, что в высшей степени свойственно нам самим: готовность братски принять всех к себе и в себя. А они никогда так не делали, так не думали и в будущем не намереваются.

Известный историк А.Фурсов однажды процитировал слова эмигрантской песни Вертинского: "Мы для них чужие навсегда". Это не вполне верно: "чужие" – это нечто нейтральное. У нас иное: наше чувство жизни – им враждебно. И им нужно было нас победить. И им казалось: победили. А нам, по нашему вечному стремлению заключать всех в объятья и скликать "на братский пир труда и мира", казалось диаметрально иное. Нам казалось, что, поговорив против коммунизма и заведя частную собственность, мы стали равными им, такими же гражданами единой Европы и даже – чего уж мелочиться - мира. Ведь мы такие культурные, такие начитанные, их классиков лучше их знаем, языкам их обучены.

Так думали многие. И никто из нормальных постсоветских граждан не думал, что-де Запад нас победил в холодной войне и мы теперь станем их слугами. Мы не ощущали себя побежденными. Мы по-дурацки (и очень по-русски) хотели братски обняться, трижды облобызаться и … что? Вероятно, слиться навеки в земшарной республике добра и света.

Признаюсь, что и лично я думала что-то вроде этого. Правда, мне необычайно повезло, и я быстро от этого благодушного братства излечилась. Я работала в иностранной компании, очень много для нее сделала и мне в простоте душевной казалось, что я могу претендовать на некую существенную позицию к компании. Но мне разъяснили: это не для русских, не для локального персонала - это для своих. А когда стала вякать – выгнали. И это было прекрасно и благотворно для моего развития! Во-первых, я раньше многих поняла, как они к нам относятся, и у меня навсегда исчезло желание братски с ними сливаться. Ну а во-вторых, я занялась собственным бизнесом и достигла некоторого делового успеха.

Мне почему-то кажется, что и со всей нашей страной произойдет что-то подобное: мы наконец прекратим липнуть к Западу и пытаться с ним братски слиться, а – займемся своим делом. Это вовсе не значит, что от Запада надо изолироваться, отгораживаться, ненавидеть его. Вовсе нет! Ненавидеть вообще плохо, для себя же плохо. Но надо знать цену Запада, понимать его отношение к нам и проявлять спокойную деловую сдержанность. И уж, во всяком случае, не льнуть к нему, словно паршивая собачонка, как мы это делали в последние тридцать лет. То, что мы понемногу стали выходить из кое-каких организаций, внушает сдержанный оптимизм. Надо продолжать и спокойно идти по этому пути.